Щукин м б рождение славян
• РУСИЧИ • запись закреплена
М.Б. Щукин «Рождение славян», Стратум: структуры и катастрофы. Сборник символической индоевропейской истории, СПб, Нестор, 1997г.
Еще первый русский летописец в начале XIII в. задавался вопросом: “Откуда пошла есть Русская земля?”(ПВЛ, I: 9-17). С тех пор на этот счет было высказано множество самых разнообразных точек зрения. Изложение и разбор их занял бы слишком много места, и я могу лишь отослать читателя к обзору позиций разных авторов от средневековых хронистов до Л.Нидерле и М.Фасмера, сделанному В.В.Седовым (Седов 1994: 7-48). Здесь мы сформулируем лишь основные тенденции, намечающиеся в работах только археологов и только за последние десятилетия.
Четверть века тому назад археологи знали достоверно славянские памятники лишь VIII-IX вв — древности типа Луки-Райковецкой к западу от Днепра и роменско-борщевскую культуру на его левобережье (Гончаров 1950; Гончаров 1963; Ляпушкин 1958; Ляпушкин 1968). Оба археологических единства непосредственно предшествовали культуре Киевской Руси и перерастали в нее. Далее следовало определить ретроспективным методом “от известного к неизвестному”: что предшествовало появлению достоверно славянских культур?
А предшествующей была лишь черняховская культура III-IV вв., и просто-напросто не оставалось другого выхода, как видеть в ее носителях тоже славян (Рыбаков 1948; Брайчевський 1957; Брайчевський 1964; Махно 1949; Смiшко 1953; Голубева 1957). Скептики, представленные в основном ленинградской школой, могли сомневаться, указывая на хронологиче-ский разрыв между черняховской культурой и достоверно славянскими памятниками, на совпадение времени существования черняховской культуры с пребыванием в Причерноморье готов (Артамонов 1956; Тиханова 1957; Корзухина 1955), но не могли для славянской проблемы предложить альтернативного решения, предпочитая оставить вопрос открытым.
М.Б.Щукин.РОЖДЕНИЕ СЛАВЯН.
Четверть века тому назад археологи знали достоверно славянские памятники лишь VIII-IX вв. — древности типа Луки-Райковецкой к западу от Днепра и роменско-борщевскую культуру на его левобережье. Оба археологических единства непосредственно предшествовали культуре Киевской Руси и перерастали в нее. Далее следовало определить ретроспективным методом “от известного к неизвестному”: что предшествовало появлению достоверно славянских культур? А предшествующей была лишь черняховская культура III-IV вв., и просто-напросто не оставалось другого выхода, как видеть в ее носителях тоже славян. Скептики, представленные в основном ленинградской школой, могли сомневаться, указывая на хронологический разрыв между черняховской культурой и достоверно славянскими памятниками, на совпадение времени существования черняховской культуры с пребыванием в Причерноморье готов, но не могли для славянской проблемы предложить альтернативного решения, предпочитая оставить вопрос открытым. Сторонники же первой точки зрения выстраивали следующую ретроспективную секвенцию культур: черняховской предшествовала зарубинецкая рубежа эр; далее следовала скифская “зольничная” культура V-III вв. до н.э., затем — предскифские чернолесская и белогрудовская, наконец — тшинецко-комаровская эпохи бронзы. Это был южный, или украинский путь ретроспективного поиска. В то же время польские слависты-археологи пытались решить проблему на другом пути, не проявляя особого стремления согласовать это с мнением украинских коллег. Строилась следующая секвенция: славянам VIII — IX вв. на территории Польши предшествовали пшеворская и оксывская культуры II в. до н.э. — IV в. н.э., объединяемые тогда зачастую под термином культуры венедской, затем следовала поморская культура IV-III вв. до н.э. и, наконец, лужицкая, уходящая корнями в эпоху бронзы.
И на украинском южном пути, и на западном, польском, встречалось, однако, одно и то же труднопреодолимое препятствие: цепочки культурной преемственности рвались, связи между звеньями оказывались слишком слабыми, и держались они на подсознательно, априори, принятом признании автохтонности всех культур. В ряде случаев зияли большие хронологические разрывы. Особенно разительна была разница последних пар звеньев: черняховская культура и славяне на южном пути, Пшевор и славяне — на западном. Хронологический разрыв составлял около 400 лет. Хиатус между черняховской культурой и историческими славянами пытались ликвидировать при помощи так называемых “древностей антов” VI-VII вв. Они были представлены серией кладов, но не был тогда еще известен пласт поселений и могильников, соответствующий этим древностям. Была предпринята попытка зачислить “древности антов” в черняховскую культуру, повысить ее верхнюю дату до VII в. и, таким образом, сомкнуть ее со славянскими культурами. Попытка эта, однако, не принесла успеха. Но вот были обнаружены памятники, казалось бы, закрывающие черняховско-славянский хиатус: поселения и могильники, на которых встречались и вещи из “антских кладов”, и своеобразная так называемая керамика “пражского типа”. Последняя была известна и ранее, но плохо поддавалась датировке. Оказалось, что искать такие памятники нужно в необычных топографических условиях: в местах низких, зачастую ныне затопляемых во время половодий. Число памятников начало стремительно расти, и вскоре археологи стали различать на обширных пространствах Восточной и Центральной Европы целых три, очень похожих друг на друга, раннеславянских культуры VI-VII вв. — пражско-корчакскую, пеньковскую и колочинскую.
Облик памятников этих культур хорошо соответствует тем описаниям быта ранних славян, которые мы находим у византийских авторов-современников (Proc. B.G. III. 14, 22-30), а ареалы трех культур, во всяком случае пражско-корчакской и пеньковской, вполне соответствуют и зонам расселения трех крупнейших группировок славянских племен, описанных Иорданом, тоже современником событий (Iord. Get. 34, 119) — склавинам, антам и венетам. Сходные древности обнаружены и в Нижнем Подунавье — группы памятников типа Ипотешть-Кындешть-Чурел и Костиша-Ботошана в Румынии, славянские поселения Болгарии — где славяне активно действовали в VIVII вв. Ясно ощущается и преемственность с последующими славянскими культурами кануна Киевской Руси. Короче, особых сомнений славянская принадлежность этих памятников не вызывает. Ныне это тот отправной пункт, от которого можно начинать дальнейшие ретроспективные поиски, та “славянская печка”, от которой можно “плясать дальше”. Славянская археология в 60-х годах сделала чрезвычайно важный шаг, уверенно спустившись по лесенке ретроспекции на одну двухсотлетнюю ступеньку. Но трудности не исчезли. Наоборот — возникли новые. Хронологический разрыв сократился, но разница облика этих славянских культур и их предшественниц на обоих путях стала еще резче.
Поиски компромиссных решений.
Оказавшись снова перед тупиком, археологи в конце 60-х и в 70-х годах начинают искать новые возможности решения проблемы. П.Н.Третьяков продолжает идти по южному пути, но с обходным маневром, минуя черняховскую культуру. Ему удалось обнаружить в Подесенье памятники, располагавшиеся в тех же топографических условиях, что и раннеславянские, со сходной структурой культуры, но более ранние — II-V веков. Поскольку на них изредка встречались черепки чернолощеных лепных мисок и горшки с насечками или пальцевыми вдавлениями по венчику, напоминающие посуду зарубинецкой культуры, П.Н.Третьяков считал открытые древности позднезарубинецкими. Подобные памятники были обнаружены и на Киевщине, и на Днепровском Левобережье. Их объединили сначала в “памятники киевского типа», затем — в киевскую культуру.
П.Н.Третьяков предполагал: когда во II веке н.э. возникла черняховская общность, носители зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья были вынуждены отступить на север и северо-восток, а после гуннского нашествия и крушения Черняхова вернулись уже в виде раннеисторических славян. Идея оказалась в общем плодотворной, хотя и выявился затем ряд неточностей. Черняховская культура возникла не во II в. н.э., а не ранее 20-60-х годов III века, и не черняховцы, а сарматы в середине I в. н.э. заставили носителей зарубинецкой культуры сдвинуться на север.
Но более всего в построении П.Н.Третьякова смущает одно — априори принятое славянство зарубинецкой культуры. Автор идеи ссылается лишь на мнение большинства исследователей и на расположение зарубинецкой культуры в зоне раннеславянских топонимов. Против последнего справедливо возражал В.В.Седов: и зона эта значительно шире, и датировка топонимов неизвестна. Изучение генезиса зарубинецкой культуры в последние годы тоже дает результаты, противоречащие этой посылке. Во-первых, выясняется, что образованию зарубинецкой и родственной поянешть-лукашевской культур предшествовало проникновение населения губинской группы из междуречья Одера-Нейсе, группы, представляющей собой сплав поморской культуры Польши и ясторфской Германии. Ясторфские и губинские элементы обнаруживаются на ранних стадиях обеих культур. Выходцы с запада появляются в Северном Причерноморье на рубеже III-II вв. до н.э., как раз в то время, когда письменные источники фиксируют здесь появление “бастарнов-пришельцев”
В формировании новых культур могли принять участие и местные жители: носители поморской культуры в Западном Полесье, проникшие сюда несколько раньше, еще в IV в. до н.э., милоградцы на Верхнем Днепре, скифское население Среднего Поднепровья, геты Молдовы, но все они, за исключением поморцев, не оказали существенного воздействия на облик вновь сформировавшихся общностей. Во-вторых, носители формирующейся зарубинецкой культуры явно побывали на Балканах, потому что только там можно найти прототипы характерных “зарубинецких” фибул (Каспарова 1978; Каспарова 1981). Носители зарубинецкой культуры, очевидно, были участниками бастарнских походов на Балканы в 179-168 гг. до н.э., достаточно подробно описанных Титом Ливием. В-третьих, Страбон, описывая ситуацию в Причерноморье на рубеже II-I вв. до н.э., то есть времени расцвета зарубинецкой и поянештской культур, размещает между ИстромДунаем и Борисфеном-Днепром “в глубине материка” две группировки бастарнов. Никаких других культурных общностей, которые могли лучше соответствовать бастарнам Страбона, кроме Поянешть-Лукашевской и зарубинецкой, пока не выявлено. Следует отметить к тому же, что обе вновь образовавшиеся культуры по своему облику и структуре очень близки культурам среднеевропейским. Они “мисочные”, у них разнообразная лощено-хроповатая керамика, обилие фибул, большие могильники с трупосожжениями. Обе общности, наряду с пшеворской, оксывской и ясторфской, включающей в себя и губинскую группу, составляют единый круг культур “латенизированных”, находившихся под сильным культурным воздействием кельтов. По структуре они резко отличаются от местных “горшечных” культур Восточной Европы — скифской, милоградской, юхновской, гетской (рис. 2).
Вопрос об этническом лице бастарнов остается открытым. Древние авторы называют их то галлами, то, с оговорками, — германцами. Из пяти дошедших до нас слов языка бастарнов два могут быть объяснены из германского, а три не имеют параллелей ни в одном из известных языков. Не исключено, что бастарны были носителями тех индоевропейских диалектов, которые позже исчезли полностью. Подобные “народы между германцами и кельтами” уже выявлены в других частях Европы. Когда в середине I в. до н.э. началось расселение предков исторических германцев из ядра ясторфской культуры в междуречье Эльбы и Одера, племена, близкие им и втянутые в орбиту их действий, стали германцами, группы же, оказавшиеся в стороне и втянутые в орбиту других народов, стали другими народами. Спор об этническом лице бастарнов, пожалуй, не имеет смысла. Бастарны были бастарнами.
Если П.Н.Третьяков продолжал развивать идею южного, украинского, пути, превращающегося в его интерпретации скорее в североукраинский, то другие авторы искали компромиссных решений, объединяющих оба направления — украинское и польское. В наиболее общей форме это было сформулировано Б.А.Рыбаковым в докладе на VIII Международном съезде славистов в 1978 году. Из этой позиции он исходил и в своих последующих работах, в частности, в труде о язычестве славян. Не без влияния последнего, пользовавшегося большой популярностью, сформировались и нынешние представления о происхождении славян в обыденном сознании широкой публики, отстаиваемые подчас и в научной литературе. Суть концепции Б.А.Рыбакова проста и сводилась к следующему. Во все времена существовало определенное “славянское” единство культур между Одером и Днепром: тшинецко-комаровское эпохи бронзы, лужицко-скифское начала эпохи железа, пшеворско-зарубинецкое эпохи Латена и рубежа эр, пшеворско-черняховское римского времени.
Что касается двух последних пар, то академик абсолютно прав. И пшеворская, и зарубинецкая, и черняховская культуры действительно сходны по своей структуре: во всех большие могильники, “поля погребений”, захоронения с разнообразным и многочисленным инвентарем, много фибул, обилие лощеной и лощено-хроповатой керамики. Все эти культуры “фибульные”, “мисочные”, они и в самом деле составляют единый “культурный мир”. Только Одер никак не является его западной границей. За ним находится ясторфская культура Германии, тоже относящаяся к этому “миру”. И различия памятников пшеворской культуры с расположенными западнее даже менее заметны, чем с зарубинецкими и черняховскими. Исходя только из сходства культур, славян пришлось бы “расселить” вплоть до Рейна и Южной Скандинавии. Умолчал Б.А.Рыбаков и об отличии культур Центральной и Восточной Европы в скифское время, в VII-IV вв. до н.э. Здесь культурного Одро-Днепровского единства никак не получается. И памятники собственно скифов, и их северных соседей, носителей милоградской и юхновской культур, совсем не похожи на синхронную поморскую культуру Польши ни по отдельным элементам, ни по структуре. Они принадлежат разным “культурным мирам”. Никак не объясняется из этой гипотезы и резкое различие раннеславянских культур с предшествующими.
Более конкретные компромиссные гипотезы созданы В.В.Седовым, И.П.Русановой и В.Д.Бараном. Несмотря на различие нюансов в понимании реконструируемых этими исследователями процессов, их объединяет одно — признание решающей или решительной роли пшеворской культуры, воспринимаемой в качестве непосредственной преемницы традиций и этноса предшествующей поморской или подклошевой. Так что это своего рода ответвление западного пути с попытками в разной степени совместить его с восточным. Гипотеза И.П.Русановой наиболее проста и прямолинейна. Носители раннеславянской пражско-корчакской культуры являются прямыми потомками пшеворцев, потому что прототипы горшков “пражского типа” можно найти и на пшеворских памятниках (приводятся конкретные примеры, и достаточно убедительные), а они, в свою очередь, очевидно, продолжают традицию “клешей”, больших сосудов, которые часто покрывают, перевернутые вверх дном, трупосожжения поморской культуры. Наблюдается, таким образом, непрерывность культурной традиции.
Признаться, я и сам увлекался одно время этой гипотезой, но проверка конкретных данных показала: сосуды “спецымежского типа”, выдаваемые за прототипы “пражских”, а именно на пшеворском могильнике Спецымеж они наиболее обильно представлены, найдены по преимуществу в комплексах II-III вв. н.э. В целом они не столь многочисленны и не являются структурообразующими для пшеворской культуры. Имеется и большой хронологический разрыв между ними и керамикой “пражского типа”, около 300 лет. Неоднозначно решается вопрос и о преемственности пшеворской и поморской культур. Между ними тоже существует некий хронологический разрыв в III в. до н.э. Керамика поморской культуры иногда вдруг проявляется в пшеворских комплексах, но не в ранней фазе ее развития, а в последующей, спустя одно-два поколения. Процесс образования новой пшеворской общности на территории нынешней Польши был сложным, включающим, кроме слабо проявляющегося поморского наследия, активное воздействие носителей ясторфской культуры, в частности, ее губинской группы междуречья Одера-Нейсе, кельтов Силезии и, возможно, выходцев с Борнхольма и других островов Балтики. Прямой преемственности поморской и пшеворской культур не прослеживается.
В.В.Седов строит более сложную комбинацию: изначально славянской, по его мнению, является культура подклошовых погребений Мазовии, того варианта поморской культуры, где, по мысли В.В.Седова, наиболее живучи традиции предшествующей лужицкой культуры. ”Подклошовцы”, по мнению В.В.Седова, представляют особую археологическую культуру. Во II в. до н.э. на основе поморской (балтской, по мнению В.В.Седова) и подклошовой культур складывается культура пшеворская, благополучно существующая до конца II — начала III вв. н.э., когда пшеворцы продвигаются в Причерноморье и в смеси с сарматами образуют черняховскую культуру. Одновременно в Причерноморье продвигаются из Польского Поморья и носители вельбаркской культуры, готы и гепиды, но они на формирование черняховской общности существенного влияния не оказывают. После гуннского разгрома 375 года готы, интегрированные до того в славянскую или протославянскую черняховскую культуру, уходят на запад, а из черняховской культуры образуются раннеславянские пражско-корчакская и пеньковская культуры. Что касается культуры колочинской, то она, по мнению В.В.Седова и И.П.Русановой, принадлежит не славянам, а балтам. Таковы основные тезисы концепции В.В.Седова, где-то подкупающей своей стройностью.
Более же всего смущает, что по концепции В.В.Седова получается: в течение почти 600 лет, со II в. до н.э. и до конца IV в. н.э., в рамках пшеворской и черняховской культур, славяне жили в непосредственном соседстве и совместно с германцами, вандалами или лугиями пшеворской культуры, готами и другими германскими племенами, представленными черняховской культурой, а наличие в составе последней определенного вельбаркского и, более широко, североевропейского вклада (длинные дома, костяные и железные гребни, некоторые формы керамики и пр.) отрицать не приходится. Это длительное совместное проживание должно было бы сказаться и на славянских языках, чего мы не наблюдаем. Определенные славяно-германские языковые контакты фиксируются, но они не столь существенны и могут быть объяснены в ином историческом и языковом контексте. В.Д.Баран и его ученики-соавторы следуют за основными посылками В.В.Седова и П.Н.Третьякова, объединяя их в цельную картину, хотя и несколько противоречивую, поскольку каждый из соавторов акценты расставляет, вероятно, несколько по-своему. Молчаливо и априори принимается славянство и поморско-подклошевой, и зарубинецкой культур, тем более что в сложении последней носители первой, продвинувшиеся в IV в. до н.э. в западное Полесье, сыграли определенную роль. Впрочем, и представители местных культур — милоградской, лесостепной скифской, юхновской, — также участвовавшие в создании зарубинецкой общности, мыслятся как славяне. Пшеворская культура представляется украинским соавторам в целом германской, но в ней есть и славянский поморско-подклошевый элемент, и те пшеворцы, что проникали с середины I в. до н.э. в Верхнее Поднестровье и на Волынь, безусловно, были славянами.
“Славянская” зарубинецкая культура спокойно существовала до середины I в. н.э., когда она была разрушена нашествием сарматов. Часть населения отошла на северо-восток и восток, часть — на запад, образовав на Волыни, вместе с обитавшими уже здесь пшеворцами, зубрецкую группу памятников, исследованную за последние годы Д.Н.Козаком. В конце II—III вв. н.э. на Волыни появляются памятники вельбаркской культуры, что сопоставляется с движением готов к Черному морю. В результате носители культуры зубрецкой группы концентрируются в Верхнем Поднестровье и затем включаются в состав черняховской культуры. Нужно сказать, что черняховские памятники Львовщины, родных мест В.Д.Барана, действительно представляют в черняховской культуре специфический вариант — здесь нет, в частности, длинных домов и больших биритуальных могильников, что свойственно черняховской культуре в целом. Могильники этой группы Рипнев-Черепин вообще не известны. Более того, здесь имеется определенное число квадратных полуземлянок с печью-каменкой, что весьма характерно для достоверных раннеславянских культур. Поэтому, по мнению В.Д.Барана, именно здесь происходит трансформация черняховской культуры в раннеславянскую.
Параллельно в Среднем Поднепровье, в Подесенье и на Днепровском Левобережье на базе рассеянных позднезарубинецких групп памятников киевского типа происходит формирование киевской культуры, частично территориально пересекающейся с образовавшейся тогда же черняховской. Киевская культура, наследница зарубинецкой, без сомнения, славянская. Что касается культуры черняховской III-IV вв., то это обширное культурно-социальное образование, хотя и полиэтнично, включает в себя потомков местных поздних скифов и сарматов, а также гетов в Молдове и Румынии, но основу его составляют тоже славянские племена, потомки позднезарубинецких групп. (Очень хотелось бы конкретно видеть и прочие такие группы, кроме тех, уже упоминавшихся, что дали в результате киевскую культуру и памятники типа Рипнева-Черепина на родине В.Д.Барана, пока же таковые отсутствуют — М.Щ.). Готы же, безусловно присутствующие в Причерноморье, представлены исключительно, по мысли киевских коллег, памятниками вельбаркской культуры, проникшими на Волынь и в среднее течение Южного Буга. Они, возможно, и играли определенную политическую роль, доминируя над остальным населением черняховской культуры, но были немногочисленны. В целом черняховская культура тоже славянская. После гуннского нашествия в конце IV в. и ухода готов в Подунавье на основе киевской культуры образовалась раннеславянская колочинская и, частично, пеньковская культуры, хотя большую часть последней составили, по В.В. Седову, наследники черняховцев, а на основе верхнеднестровских черняховских памятников, раскопанных В.Д.Бараном, образовалась культура пражско-корчакская. Такова, вкратце, концепция киевских ученых. Часть реконструированных ими исторических процессов, по всей вероятности, действительно имела место в реальности, во многом реконструкция совпадает и с предлагаемой мною, но акценты здесь расставлены иначе.
Смущают же следующие моменты. Во-первых, славянство и подклошовой, и зарубинецкой культур доказывается киевскими коллегами лишь самой цепочкой якобы прослеживающейся культурной непрерывности, выводящей на достоверно славянские культуры. Других аргументов в пользу этой посылки нет. Наблюдается, с точки зрения элементарной логики, явление “порочного круга” рассуждений. Исходная посылка доказывается лишь конечным результатом, который на этой посылке и базируется. Во-вторых, в реконструкции совсем не остается места бастарнам, народу, игравшему весьма заметную роль в истории Северного Причерноморья с III в. до н.э. по III в. н.э., что подтверждается рядом письменных и эпиграфических источников. А место им, очевидно, найти следует. Вероятность отождествления классической зарубинецкой культуры и сходной культуры Поянешты-Лукашевка с бастарнами весьма велика, так же как и некоторых групп Верхнего Поднестровья и Волыни — звенигородской и, может быть, зубрецкой для несколько более позднего времени, середины — второй половины I в. н.э. — первой половины III в. н.э. Какое-либо иное местоположение бастарнов предложить пока трудно. В-третьих, связи некоторых звеньев предлагаемых киевскими археологами секвенций тоже могут быть поставлены под сомнение. Это касается как соотношения поморского, пшеворского и зарубинецкого элементов (другие группы тоже принимали участие в формировании этих культур), так и перерастания зубрецкой группы в черняховскую группу Рипнев-Черепин, а последней — в пражско-корчакскую культуру. В частности, смущает ряд стратиграфических, сугубо археологических, наблюдений: в жилищах ряда поселений Верхнего Поднестровья и Львовщины, где выявлена сочетаемость гончарной черняховской керамики и лепной славянской, что и доказывает, якобы, перерастание одной культуры в другую, последняя (славянская) представлена целыми,склеивающимися формами сосудов, а первая (черняховская) — лишь отдельными фрагментами, не образующими целых сосудов. Складывается впечатление, что квадратные славянские полуземлянки с печами-каменками были вырыты в культурном слое сильно разрушенных селищ позднечерняховской культуры. Котлованы покинутых ранними славянами полуземлянок, заполнились затем культурным слоем предшествующих черняховских поселений с фрагментами соответствующей посуды, что и создает ощущение единых славяночерняховских переходных комплексов. Никак не проясняет киевская концепция и структурных различий культур, особенно если принять тезис о славянской принадлежности в целом черняховской культуры. Различие ее с последующими, действительно славянскими культурами требует, при всех обстоятельствах, своего объяснения.
Таким образом, ни одна из предлагавшихся гипотез не приносит полного удовлетворения, ни одна не обходится без противоречий и несоответствий, хотя каждая привнесла и свои открытия, и свои верные наблюдения, каждая отражает в какой-то мере и реальный ход процессов. Но объяснения всех имеющихся в нашем распоряжении фактов в рамках этих гипотез не происходит, нужно искать какие-то иные подходы. Их нельзя найти, если не привлекать данные других наук — лингвистики и истории. Причем в каждой из научных областей исследование должно вестись самостоятельно, без оглядки на данные иных наук, сопоставляться, для чистоты эксперимента, должны лишь результаты исследований. К случаям совпадения, очевидно, следует внимательно прислушаться, случаям несоответствия (а они неизбежны, потому что каждая из наук изучает особую сферу и совпадение их отнюдь не обязательно) нужно искать свое объяснение, поскольку исторический процесс так или иначе един.
С.В. Назин. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛАВЯН.
Разгром фашистской Германии привел к подъёму славянского духа. Это выразилось прежде всего в работах польских археологов, которые считали Польшу родиной всех славянских народов и приписывали славянам (венедам) польские археологические культуры, начиная с позднего бронзового века (лужицкая) вплоть до эпохи переселения народов (пшеворская). Отечественные археологи, в свою очередь, связывали со славянами (антами) памятники черняховской культуры римского времени на Украине. «Автохтонистские» теории господствовали в историографии вплоть до середины 70-х годов прошлого века, когда они постепенно стали переживать всё большие и большие трудности из-за накопления нового археологического материала и «изменения международной обстановки». События «пражской весны» повернули общественное мнение Польши лицом на Запад: господствовавшее в польской археологии антинемецкое настроение начало слабеть и стало возможным вновь говорить о германских древностях на польских землях. Польский «автохтонизм» захирел, и на смену ему пришла концепция, выразителем которой стал известный польский археолог Казимир Годловский. По его мнению, славяне пришли в Польшу с востока только в VI веке из Верхнего Поднепровья. Ещё недавно бывшие «славянскими» пшеворская и черняховская археологические культуры стали «германскими».
Рубежом в развитии славянской археологии следует считать работу И.П. Русановой со знаменательным названием «Славянские древности VI–VII вв. Культура пражского типа». Эта работа не была столь всеобъемлющей, как труды Шафарика и Нидерле, но её значение трудно переоценить – впервые были обобщены все археологические материалы c посудой пражского типа, и раннеславянская культура VI–VII веков получила наконец своё археологическое воплощение. Область распространения пражской культуры в целом совпала с границами славянской прародины, очерченной Нидерле. Вопрос о происхождении славян после этого свёлся к проблеме происхождения пражской культуры. Корни последней искали либо на западе, в пшеворской культуре Польши, либо на востоке в зарубинецкой культуре Украины. Во II веке до н. э. – I веке н. э. обе культуры были соседями друг друга. Первое направление связано с именами И.П. Русановой и В.В. Седова, второе – с именем П.Н. Третьякова и В.Д. Барана.
Теория восточного происхождения славян из Поднепровья имеет давнюю историю. В своем законченном виде она изложена в книге В.П. Петрова «Етногенез слов’ян». Согласно ей, культура исторических славян является очередной ступенью в череде предшествующих ей культур: черняховской, зарубинецкой, скифской и т. д. вплоть до трипольской культуры Украины каменного века. С течением времени эти взгляды претерпели значительные изменения. Исследователи отказались от поиска первых славян в отдалённой древности и сосредоточились на культурах исторического времени, которые можно связать с венетами или славянами письменных источников. Главным претендентом на изначальное славянство стала зарубинецкая культура II века до н. э. – II века н. э., из которой так или иначе выводятся киевская культура «предславянского» или «готского» времени III–V веков н. э. и вырастающие из последней колочинская и пеньковская культуры «ранеславянского времени» V–VII веков. Гвоздём, который скрепил эту череду, стала пеньковская культура.
Дело в том, что ни зарубинецкая, ни киевская, ни тем более колочинская или пеньковская культура не имеют прямого отношения к классической пражской культуре: ни их посуда, ни жилища даже отдалённо не напоминают образцовые горшки пражского типа и квадратные землянки с печами-каменками, по которым безошибочно определяется присутствие славян. Киевские и колочинские древности было принято связывать с балтами, а пеньковские древности – даже с кочевниками болгарами. Переломной стала работа В.В. Седова «Происхождение и ранняя история славян». В ней он разделил раннеславянскую керамику на две большие группы, которые связал соответственно со «славянами» (склавинами) и антами письменных источников VI–VII веков. В первую группу попали горшки пражского типа с расширением в верхней части тулова, во вторую – пеньковские горшки с расширением в средней части тулова. Несмотря на то что пеньковская керамика не похожа на пражскую, исследователь подчеркнул славянскую принадлежность обеих керамических групп, назвав их пражско-корчакской и пражско-пеньковской. Последнее название по понятным причинам не прижилось, но антская, то есть славянская, принадлежность пеньковской культуры была признана всеми исследователями. Это обстоятельство потянуло за собой признание славянства родственных пеньковской колочинских и киевских культур.
Последнее, впрочем, не приближало к решению главного вопроса славянской археологии – о происхождении классической пражской культуры. Самые ранние её памятники обнаружены в Прикарпатье, в верховьях Прута и Днестра, где были найдены самые первые славянские полуземлянки с печами-каменками. Вопрос осложнялся тем, что эта область в позднеримское время (III–V века) была занята памятниками провинциальноримских культур Черняхово и карпатских курганов, которые по своему облику существенно отличались от «бедной» пражской культуры последующего времени. В.В. Седов и В.Д. Баран связывали её возникновение со славянским населением, проживавшим здесь под властью готов. Происхождение этого населения они связывали соответственно либо с пшеворскими, либо с позднезарубинецкими племенами. Но, как уже говорилось, пшеворская культура в целом принадлежала вандалам, а в зарубинецкой отсутствуют прототипы пражских горшков. Кроме этого, происхождение пражской культуры из Прикарпатья никак не помогало выявить общий корень пражской, пеньковской и колочинской древностей.
Накопившиеся затруднения вызвали к жизни концепцию «третьего пути» в поисках древнейших славян. Отдельные положения её давно излагались представителями ленинградской школы отечественной археологии (Лебедев, Мачинский, Щукин), в законченном виде она была изложена в большой статье М.Б. Щукина «Рождение славян». Исследователь отказался от поисков славян в отдалённой древности. По его мнению, славяне возникли в эпоху переселения народов, после разгрома гуннами готского государства Германариха и гибели связанной с ним черняховской культуры. Предками исторических славян были венеты – конгломерат лесных балтских племён Верхнего Поднепровья, смешавшихся с бастарнами – германским или кельтским населением разгромленной сарматами в I веке н. э. зарубинецкой культуры. Имя венетов было занесено на север по Янтарному пути римскими купцами из Аквилеи и стало обозначением новой общности. Появившиеся в конце II века в Северном Причерноморье готы закрыли венетам выход на юг, превратив Верхнее Поднепровье в подобие «парового котла», где «варились» балты, которым в недалёком будущем предстояло превратиться в славян.
Разгром готов гуннами в конце IV века пробил стенку «венетского котла», и его содержимое разлилось по всей Восточной и Центральной Европе. Окончательное превращение венетов из балтов в славян произошло на Дунае, откуда они частью направились на Балканы, частью вернулись на север, где обрушились на оставшееся в «венетском котле» балтское население, которое они вытеснили или ославянили. Что касается пражской культуры, с которой принято связывать исторических славян, М.Б. Щукин предлагал искать её место рождения в «зоне археологической пустоты» или в «белом пятне» в Полесье, на берегах Припяти. И в самом деле, в этом же году И.О. Гавритухин обнаружил пражские горшки на поселениях, датированных им IV веком, то есть ранее появления самой пражской культуры V–VII веков. После находок прототипов пражской керамики в Полесье концепция М.Б. Щукина стала едва ли не официальной в отечественной науке, оттеснив теорию В.В. Седова, который подвёл итог своим многолетним исследованиям в обобщающих трудах «Древние славяне» и «Славяне в раннем Средневековье».
Несмотря на первоначальный успех, теория М.Б. Щукина содержала в себе слишком много слабостей, чтобы считать её решением загадки происхождения славян. Во-первых, она не даёт ответа на вопрос, каким образом за столь короткий по лингвистическим меркам срок с V по XVI век, когда впервые появились первые записи на балтских языках, славянский язык-«сын» настолько обособился от балтского «отца»? В самом деле, из всех индоевропейских языков славянские и балтские наиболее близки друг другу, но и различия между ними не менее глубоки.При всей своей близости это самостоятельные индоевропейские языки. Те же славянские языки за тысячелетний срок с X по XX век разошлись гораздо меньше. Во-вторых, даже если допустить, что самая ранняя пражская посуда появилась на Припяти в IV веке, это не снимает вопрос о её происхождении. Вывести её из посуды местных «лесных» культур по-прежнему невозможно, что признают даже горячие сторонники этой концепции (Фурасьев), противники же прямо заявляют, что датировка пражской посуды на памятниках Полесья IV веком дана с нарушениями правил археологического исследования (Рассадин).
Теория М.Б. Щукина уготовила славянам незавидную участь: она не только изгнала их из Европы и «утопила в припятских болотах», но и отказала им в самобытном происхождении, превратив из самостоятельного индоевропейского народа в «филиал» балтов, уклонившийся со столбового пути развития балтской цивилизации, а затем едва не уничтоживший последнюю. Западные исследователи зашли в этом отношении ещё дальше. В 2003 году появилась книга американского исследователя румынского происхождения Флорина Курты «Изготовление славян» (Th e Making of the Slavs), которая в одночасье сделала своего автора негласным корифеем зарубежного славяноведения. Отечественные сторонники теории «венедского котла» всё-таки признавали некоторую самобытность балтоязычных венедов, явившихся в VI веке на Дунай, где им предстояло окончательно превратиться в славян. Флорин Курта вообще отрицал какое-либо участие славян в своем «изготовлении». По его представлениям, этим именем были названы осколки племён самого разного происхождения, обретавшихся на северном берегу Дуная. Объединяясь вокруг своих вождей, которые по аналогии с предводителями новогвинейских аборигенов названы у Курты «бигмэнами», они составили конгломерат, получивший от византийцев наименование «славян». По мнению румынско-американского учёного, вовсе не очевидно, что первоначальные «славяне» века вообще говорили на славянском языке. Последний появился только с приходом авар, которые во второй половине VI века подчинили своей власти разноязычных «славян» Подунавья. Славянский сложился как гибридный язык межнационального общения (lingua Franca) аварской державы и по мере распространения аварской власти был усвоен местными племенами к северу от Карпат. Окончательное превращение имени «славян» в самоназвание было связано с переводческой деятельностью Кирилла и Мефодия, назвавших «славянским» язык своих переводов Священного Писания. С распространением христианства и грамотности представление о своём языке как о «славянском» было усвоено и массой его носителей, которые только тогда осознали себя славянами (Curta, 2001).
Несмотря на то что отечественное славяноведение охотно заимствует зарубежные концепции, – теория Щукина была развитием мыслей Иоахима Вернера и Казимира Годловского, – взгляды Курты вызвали возражения даже у тех российских исследователей, которые сомневаются в славянстве Тацитовых венедов и не считают возможным говорить о славянах ранее 512 года (Иванов). Всё же какими дикими ни казались бы рассуждения Курты, он не получил бы такого успеха, если бы в них не содержалось зерно истины. Истина же состоит в том, что румыно-американский учёный скандальным образом привлек внимание к мысли, что переселения славян, известные в письменных источниках, никак не отразились в археологических находках
Даже если мы ответим на вопрос о происхождении раннеславянской пражской культуры, это ни на шаг не приблизит нас к решению загадки происхождения славян. Дело в том, что памятники, которые принято связывать с историческими славянами в Подунавье и на Балканах в VI–VII веках, не имеют к этой культуре никакого отношения, а сами пражские памятники, в первую очередь классические горшки, здесь совершенно неизвестны. Пражская культура является археологическим воплощением славян только в славянских областях к северу от Карпат: от Днепра на востоке, до Эльбы на западе, но совершенно отсутствует там, где помещают славян самые ранние письменные известия, – в «Славинии» на Левобережье Нижнего Дуная. Местная археологическая культура принадлежит туземному населению, а поскольку ни один современный исследователь за исключением О.Н. Трубачёва не согласен с теорией дунайской прародины славян, приходится выбирать одно из двух. Либо говорить о грандиозных переселениях славян, занявших в VI веке Балканы и Подунавье и не оставивших при этом никаких следов своей первоначальной пражской культуры, либо рассказывать об «изготовлении славян» прямо на месте из подручного автохтонного элемента, превратившегося в славян под руководством удалых «бигмэнов».
Действительным, а не мнимым «третьим путем» в поиске древнейших славян будет разыскание прародины славян на Дунае, откуда выводят славян их собственные исторические сказания. В конце XIX века дунайская теория была похоронена как ненаучная, и к ней не возвращались почти 100 лет. Первой попыткой возродить её была научно-популярная книга Вениамина Павловича Кобычева «В поисках прародины славян». Но по-настоящему вернул её к жизни выдающийся русский лингвист Олег Николаевич Трубачёв. Обратиться к ней его заставили исследования славянской ремесленной терминологии, которая обнаруживает параллели прежде всего в западных языках: латинском, кельтском и германском – и имеет мало общего с балтийской. Свои изыскания он подытожил в 1991 году в фундаментальной работе «Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистическое исследование».
Выводы О.Н. Трубачёва встретили прохладное отношение археологов, поскольку их нельзя было «непосредственно» приложить к имевшемуся в распоряжении материалу. «Славянских» древностей в таком виде, как они представлялись и до сих пор представляются большинству исследователей, в Среднем Подунавье римского времени действительно не было. Хотя поразительное сходство, если не сказать тождество, славянской «городищенской» керамики VIII–X веков и провинциальной римской посуды по Дунаю было известно ещё Л. Нидерле (Нидерле, с. 483), в славянской археологии ему не придавали никакого значения. Автору самому пришлось убедиться в этом в 2002 году, когда представилась счастливая и, к сожалению, единственная возможность лично спросить мнение В.В. Седова по данному вопросу. Трудоёмкое углубление в античный археологический материал, в общем чуждую славянской археологии область, не сулило быстрой отдачи, сам же О.Н. Трубачёв, будучи лингвистом, не мог предъявить в доказательство своих взглядов каких-либо «древностей».