Ясным ли днем или ночью угрюмою романс текст
Рождественские чтения – 2016
«Ясным ли днем»
И как объяснить сегодня, что такое та деревяшка, которая служила протезом русскому инвалиду…
«…Всю правду о войне, да и о жизни нашей, знает только Бог», — так говорил писатель Виктор Петрович Астафьев в последние годы жизни. Он вернулся с Великой Отечественной войны инвалидом. А проходит время, и многие вещи объяснить трудно, почти невозможно, молодым, да что там — даже людям более старшего возраста.
Я так люблю рассказ Астафьева «Ясным ли днем», акварельный, тихий, люблю настолько, что перечитывала десятки раз, и наверняка еще прочту. Закрываешь последнюю страницу, и словно вымылся чисто-начисто, душа омылась вся.
…Сергей Митрофанович, инвалид войны, идет по осеннему городу на деревяшке. Что за деревяшка такая? Помню их. Но большинству людей, моложе меня, надо объяснять, что вместо нормальных протезов после войны, и в 60-е годы, даже позже, люди, потерявшие ногу, ходили на таких самодельных, очень некрасивых, даже страшных деревянных подставках. Ну, не было в стране хорошего, налаженного производства. И если человек жил в столице, нормальный протез ему был все-таки обеспечен, а если, как Сергей Митрофанович, в далеком лесном поселке на Урале, то тут уж нет. И денег не было ехать в Москву. И адреса не знали.
Какое настроение с первых же слов у Астафьева-то!
«И в городе… тоже сквозила печаль, хотя было ясно по-осеннему и пригревало.
Сергей Митрофанович шел по тротуару и слышал, как громко стучала его деревяшка в шумном, но в то же время будто и притихшем городе. Шел он медленно, старался деревяшку ставить на листья, но она все равно стучала».
На войне он был командиром орудийного расчета гаубичной батареи. Ничего не требует, ничего не просит, и мы чувствуем, что перед нами человек необыкновенно добрый, деликатный, редкого смирения. Приехал в город на ежегодную врачебную комиссию как инвалид Великой Отечественной войны. И вот в первый раз не сдержался, «спросил у врача, холодными пальцами тискавшего тупую, внахлест зашитую култышку:
Да сразу пожалел, что сказал. Если уж протестовать против этих никому не нужных, мучительных, унизительных ежегодных выстукиваний и выслушиваний, то не так, совсем не так. И тут же медсестра — «взглядом победителя обвела приемную залу, напоминавшую скудный базаришко, потому как вешалка была на пять крючков и пациенты складывали одежду на стулья и на пол».
Он уходит со справкой (через год надо ехать за новой), «надел кепку, а потом торопливо стянул ее и молча поклонился».
До поезда еще много времени, и Сергей Митрофанович зашел в кафе, «купил две порции сосисок, киселя стакан». Здесь вот каждая деталь важна. Кисель Сергей Митрофанович пьет, потому что после тяжелого военного ранения болит у него все, а кисель — напиток мягкий, обволакивающий. Оказался за одним столом со студенткой и когда уже вставал, сказал ласково, как принято у них, на Урале:
«— Приятно вам кушать, девушка!»
И дальше: «Дверь в кафе стеклянная и узкая. Два парня в одинаковых светлых, не по-осеннему легких пиджаках, открыли перед Сергеем Митрофановичем дверь. Он засуетился, заспешил, не успел поблагодарить ребят, подосадовал на себя».
Приходит на вокзал, да встречает там группу новобранцев с провожающими и строгим молчаливым капитаном. Смотрит, как прощаются, скоро посадка. И всего несколько слов Сергея Митрофановича притягивают к нему ребят, а потом, когда они уже в вагоне, и одна девчонка так плачет, не может оторваться от своего Славика, он нашел для нее самые сердечные и убедительные слова:
«— Доченька! Доченька! — потряс за плечо совсем ослабевшую девушку Сергей Митрофанович. — Пойди, милая, попрощайся ладом. А то потом жалеть будешь, проревешь дорогие-то минутки.
Славик благодарно взглянул на Сергея Митрофановича…»
Поезд тронулся. Ребята спросили его, как ногу потерял. Не любил об этом вспоминать, но «дорожа их дружбой и расположением», рассказал. «Очнулся он уже в госпитале, без ноги, оглохший, с отнявшимся языком».
Лечили его очень-очень долго. В госпиталь за ним приехала жена, Паня. «При воспоминании о жене Сергей Митрофанович, как всегда, помягчел душой…»
…А поезд идет, и вот уже его маленькая станция «Пихтовка». Старый солдат осторожно спускается с подножки. «…Приподнял кепку:
— Мирной вам службы, ребята!
Они стояли тесно и смотрели на него, а поезд все убыстрял ход…»
О, в 60-е годы, когда Виктор Астафьев писал этот свой рассказ, еще не было Афганистана, тем более Чечни! Сердце его сжималось, но знал, что не вернутся они из армии такими вот тяжелоизраненными, как он с Великой Отечественной войны.
Потом начинаются дивной духовной красоты страницы, когда Сергей Митрофанович идет пешком от станции до поселка на своей осиновой деревяшке четыре километра (а это мучительно много для человека без ноги!). Идет и вспоминает, как из госпиталя везла его жена Паня домой и как они шли эти же четыре километра — он на костылях. «Ему в радость была каждая травинка, каждый куст, каждая птичка, каждый жучок и муравьишка. Год провалявшись на койке с отшибленными памятью, языком и слухом, он наглядеться не мог на тот мир, который ему сызнова открывался». И каждый год, возвращаясь со своей медкомиссии, он шел пешком и вспоминал, как припадал к цветам, листочкам.
Размышления Сергея Митрофановича просты и мудры. Он вспоминает, как «по радио однажды выступал какой-то заслуженный старичок. Чего он нес! И не ценит-то молодежь ничего, и старших-то не уважает, и забыла-то она, неблагодарная, чем ее обеспечили, чего ей понастроили…
«Но что ж ты, старый хрен, хотел, чтобы и они тоже голышом ходили? Чтобы недоедали, недосыпали, кормили бы по баракам вшей и клопов?»»
А дома его ждет жена. Ждет тревожно:
«— Ты чего это? — быстро подскочила к нему Паня и подняла за подбородок лицо мужа, заглянула в глаза. — Разбередили тебя опять? Разбередили… — И заторопилась: — Я вот чего скажу: послушай ты меня, не ходи больше на эту комиссию. Всякий раз как обваренный возвращаешься. Не ходи, прошу тебя. Много ли нам надо?» Он работает пилоправом, а она в цехе, где березу запаривают.
Темнеет. И еще долго сидят вдвоем. Детей-то у них нет. Все из-за тяжелого ранения Сергея Митрофановича. До войны не успели.
А почему «Ясным ли днем»? Песня такая. Ее поет Сергей Митрофанович ребятам в вагоне поезда. И как поет! В ансамбль настойчиво звали, еще на войне, еще до ранения. Голос ему дан Божьей милостью. Поет он и жене.
Ясным ли днем
Или ночью угрюмою
Всё о тебе я мечтаю и думаю.
Кто-то тебя приласкает?
Кто-то тебя приголубит?
Милой своей назовет.
«…Он же все, что не трудом добыто, ценить не научен, стыдливо относится к дару своему и поет, когда сердце просит или когда людям край подходит и они нуждаются в песне…»
…Наступает ночь. Спят все. «Отяжеленная металлом и кровью многих войн, земля безропотно принимала осколки, глушила отзвуки битв собою».
Так заканчивается рассказ Астафьева «Ясным ли днем». Мне кажется, тот, кто прочтет его, поймет что-то очень важное и в своей жизни тоже.
…А уже и Виктора Петровича Астафьева нет в живых. И каждый День Победы все меньше и меньше людей, которые эту победу добыли-то. Скоро только книги нам расскажут, какие это были люди.
Татьяна Артемьева,
прихожанка прихода храма
преподобного Сергия Радонежского.
Виктор Петрович Астафьев
Газета «Политехник» Липецкого государственного технического университета. — 2011. — № 9. — С. 5.
Только раз.
Павел Давидович Герман (1894-1952) – слова
Борис Иванович Фомин (1900-1948) – музыка
Тает луч вечернего заката,
Синевой окутаны цветы.
Где же ты, желанная когда-то?
Где же вы, забытые мечты?
День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова,
День и ночь взволнованною сказкой
Мне звучат твои слова:
Впервые романс прозвучал в саду «Эрмитаж». Изабелле Юрьевой аккомпанировал
Дмитрий Покрасс. А скромный автор со своей возлюбленной прятался в публике,
с трепетом ожидая приговора. Но успех превзошел все ожидания. Гром
аплодисментов заставил Фомина выйти на эстраду. Так началась, по словам
Изабеллы Даниловны, настоящая слава, которая быстро вышла за пределы России
и могла бы позавидовать каждый.
Интересно, что Павел Герман тоже сочинил эти стихи ночью, будучи в Киеве,
19 октября 1923 года. Первый, сырой вариант стихотворения выглядел так:
Только раз роняет сердце ласку,
Только раз седеет голова,
Только раз причудливою сказкой
Нам казалися слова.
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный ясный вечер
Нам так хочется любить.
Гаснет луч забытого заката,
Синевой овеяны цветы.
Где же ты, желанная когда-то,
Где же ты, дарившая мечты?
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз нам в жизни суждено страдать,
Верить, желать и ждать.
Стихи были улучшены и приобрели тот вид, который знаком нам по романсу Фомина.
Слова удивительно совпадали с его, фоминской музыкой, как будто вместе
и родились. Но надо было просить поэта о новом тексте. Каким-то он ещё
окажется…
Павел Герман не стал сочинять новые стихи для Фомина, а дал добро на
использование уже соединившихся с музыкой слов. Так фоминский романс «Только
раз» навсегда вытеснил своего предшественника.
Во время смотра
Май – особый месяц в судьбе великого русского писателя Виктора Петровича Астафьева. В этом месяце сошлись дата его рождения – 1 мая 1924 года – и дата Победы, за которую он заплатил двумя годами на переднем крае нескольких фронтов и двумя тяжёлыми ранениями. На пересечении мирного и военного времени построен и сюжет известного астафьевского рассказа «Ясным ли днём» о Сергее Митрофановиче – безногом инвалиде из уральского горнозаводского посёлка, а в сорок четвёртом – бравом сержанте, командире орудийного расчёта гаубичной батареи.
О создании и публикации этого рассказа идёт речь в письме В. Астафьева, которое я получил от него в конце 1984 года. Думаю, читателям «Литературной газеты» будет интересно ознакомиться с самим письмом и с тем, что за ним стоит.
В годы работы в отделе культуры областной газеты «Звезда» мне случилось однажды накоротке поговорить с жившим в ту пору в Перми и только-только входившим в творческую силу сорокалетним В. Астафьевым. Он принёс к нам в редакцию новый очерк «Вдали синеет Кваркуш». Точнее, «заметки писателя» о том, как со школьниками из городка Красновишерска он ходил летом на горные склоны Северного Урала. Как ребята, помогая пастухам, гнали на луговые выпасы стадо колхозных коров, охраняли его от волков, учились терпеть походные лишения, постигали суровую красоту уральского предгорья – тут тебе и романтика, и какой-никакой заработок.
Астафьев рассказывал с душевной болью о том, что повидал в тайге: брошенные, полуразвалившиеся избы, поставленные тридцать лет назад раскулаченными крестьянами, которых загнали под конвоем в дикие лесные распадки: живите, как хотите. Видел уже заросшие мелколесьем пашни, которые эти люди раскорчевали в тайге… Говорил с горечью о переломанном хребте русского крестьянства. Он говорил нам о вещах, которые тогда были окружены глухим молчанием, не рисуясь своей смелостью, говорил словами спокойными и прямыми. В них не было ни опаски, ни позы обличителя, ни апломба всезнайки. Я впервые за свою недолгую жизнь слушал совершенно свободного человека, которому незачем было сглаживать свои мысли и маскировать их иносказаниями. Не верить его правде было нельзя.
След, оставленный этой беседой с Астафьевым в ноябре 1962 года, врезался глубоко в мою память. Позже я видел много фотографических и живописных портретов Астафьева, кадров любительской и профессиональной киносъёмки, на которых он запечатлён, но всё же так и не мог до конца понять, почему тогдашнее впечатление от встречи с Астафьевым оказалось таким сильным, чем привлекал к себе – внешне и внутренне – этот человек так безоглядно. Объяснение пришло, когда я однажды перечитывал «Ясным ли днём», тот самый рассказ, в который словно алмазом врезана его коренная идея: «Память да совесть не выключишь». Взгляд упал на строки, которые пробегал прежде не задерживаясь. Это был портрет главного героя Сергея Митрофановича в момент, когда он исполняет любимый романс:
Ясным ли днём
Или ночью угрюмою
Всё о тебе я мечтаю и думаю.
Кто-то тебя приласкает?
Кто-то тебя приголубит?
Милой своей назовёт.
Я перечёл ещё раз и вздрогнул. Да ведь это же и есть сам Астафьев, каким я его тогда увидел и почувствовал! Это его личность, перенесённая в душевный портрет героя! Как это случилось, какой неожиданный импульс подтолкнул писателя вложить в черты любимого литературного героя свой характер, по крайней мере часть его? Я не знаю.
Получив от Пермского книжного издательства на излёте брежневской эпохи предложение составить сборник прозы о Великой Отечественной войне (увидеть свет, увы, ему было не суждено), естественно, я включил в него и «Ясным ли днём». Выбирая экземпляр рассказа среди его предыдущих изданий для «расклейки», я столкнулся, однако, с неожиданным затруднением. При сравнении текста в разных изданиях обнаружилось существенное расхождение. Самый напряжённый эпизод – казнь предателя – в одних изданиях присутствовал, в других – нет.
Напомню вкратце содержание этого пятистраничного фрагмента, более чем острого даже для жёсткой «лейтенантской прозы» 60-х годов, когда и было написано астафьевское произведение. Рассказывая в поезде молодым парням-попутчикам о потерянной в бою ноге, главный герой возвращается памятью в лето 1944 года, когда «войско наше уже набрало силу – подпятило немцев к границе, и все большие соединения начали обзаводиться ансамблями. Повсюду смотры проходили. Попал на смотр и Сергей Митрофанович, тогда ещё просто Сергей, просто товарищ сержант».
«К массовому культурному мероприятию высшее начальство решило приурочить ещё мероприятие воспитательное: в обеденный перерыв на площади возле церкви вешали человека – тайного агента гестапо, как было оповещено с паперти… Народ запрудил площадь. Гражданские и военные перемешались меж собою. Большинству фронтовиков-окопников не доводилось видеть, как вешают людей».
Так-то ладно всё было задумано! Попоём-попляшем, в перерыве поприсутствуем на публичной казни фашистского прихвостня, сытно пообедаем и снова попоём-попляшем. Астафьев пишет сцену повешения в самых жёстких натуралистических подробностях, которые тяжело читать, а наблюдать их астафьевским героям ещё тяжелее. «Ни командир орудия, ни заряжающий обедать не смогли. И вообще у корпусной кухни народу оказалось не густо, хотя от неё разносило по округе вкусные запахи. Военные молча курили, а гражданские все куда-то попрятались… На душе было муторно, и скорее хотелось на передовую, к себе в батарею».
За всем этим – не только несовместимость планового смертоубийства со светлыми, праздничными чувствами солдат, но и нравственная глухота организаторов казни, превративших её в часть культурного мероприятия. Естественно, такой взрывоопасный эпизод не мог пройти и не прошёл незамеченным мимо зоркого взгляда надзирающих за литературой и находился под угрозой изъятия. Например, в первом, журнальном, издании («Новый мир», 1967, № 7) он отсутствует, но присутствует в выпуске пермского альманаха «Молодой человек» того же года.
Передо мной встал вопрос: включать или нет «мигрирующий» эпизод повешения в готовящуюся публикацию? Чтобы узнать волю автора, я написал Виктору Петровичу в Красноярск, пользуясь нашим прежним, по Перми, знакомством, и упомянул то издание его рассказов в «Советской России» 1984 г., где этого эпизода нет. Ответом стало письмо Виктора Петровича, которое публикуется ниже.
Дорогой Владимир Анатольевич!
Пишу почти на ходу, поэтому кратко – включайте что хотите, только сборники присылайте, пожалуйста. С тех пор как книжка попала в «дефицит», перестали присылать авторские, а издательство «Радуга» даже в договоре оговаривает сие, и я им недавно прямо на договоре крупно с руганью написал, что хорошо устроились, ничем не обязаны автору.
Да, эпизод повешения целиком списан с жизни – это было первый раз в моей жизни, когда я видел, как вешает человек человека, и на всю жизнь, и я же был, и провалился из-за этого на смотре и не попал в «ансамблю». Я же когда-то неплохо пел. Конечно же, с самого начала всё это в рассказе было, и, начиная с «Нового мира», его холостили. Один раз в пермском сборнике «Молодой человек» мне удалось напечатать рассказ целиком, и я берёг книжку до «хороших времён», но они так и не наступили и едва ли наступят, а вот редакторша «Молодой гвардии» была у меня «в доску своя», и я чуть не на коленях умолил её вставить некоторые куски в «Царь-рыбе» и некоторых других вещах, а «Ясным ли днём» расклеил нагло по «Молодому человеку» (второй сборник мне пожертвовал Саша Граевский, ах как жалко мужика, как жалко!). И редакторша «не заметила» расклейки по старому, где-то откопанному изданию и, как потом призналась, молилась втихаря, чтобы ещё кто не заметил. Теперь я везде стараюсь издавать рассказ целиком, но вот находятся «бдительные» издатели (я только после Вашего письма и заглянул в книжку) центрального! столичного! издательства и на всякий случай пасут свою шкуру. Я, конечно, насрамлю их, да толку-то.
Поклон всем «нашим» в издательстве. Поскольку уезжаю я надолго и далеко – аж в Японию, то шлю всем новогодние приветы и пожелания – главное, здоровья и мира, а остальное уж всё стало игрушками.
Пусть будут здоровы и Ваши близкие, а Вам пусть хорошо живётся и работается.
Кланяюсь – Ваш Виктор Петрович (В. Астафьев)
27 ноября 1984 г.
Небольшое пояснение. «Молодой человек» – литературно-художественный сборник произведений пермских авторов, регулярно выпускавшийся Пермским книжным издательством в 1960–1970-е годы. В его шестом выпуске, который редактировала Надежда Николаевна Гашева, Астафьеву удалось впервые напечатать рассказ «Ясным ли днём» полностью, без купюр. Александр Моисеевич Граевский – главный редактор этого издательства, фронтовик, друг Астафьева, скончался вскоре после того, как был снят с работы «за идеологические ошибки» в 1969 году.
За строками письма – не только существенные факты фронтовой биографии и творчества Астафьева, но и закулисная, изнаночная сторона жизни советского писателя.
Известно, через какие редакторско-цензурные фильтры протискивались к читателю правдивые книги о Великой Отечественной войне, как старательно вымарывалось из рукописей всё, выходящее за военно-пропагандистские стереотипы.
Всё это, разумеется, известно в общем виде. А тут – выхваченный астафьевским письмом из повседневности живой фрагмент литературной кухни того времени.
Анализ и интерпретация рассказа В.П.Астафьева «Ясным ли днем. «
Анализ и интерпретация рассказа В. П. Астафьева
1. В. Астафьев – фронтовик. Великая Отечественная война для него – главное событие ХХ века. Почти все им написанное так или иначе посвящено осмыслению этого события, что нашло выражение в характере его миропонимания и способах конструирования художественного мира.
Рассказ В. Астафьева «Ясным ли днём» написан в 1966-1967 годах. В редакции 1967 года писатель уточнил и конкретизировал сцену ранения главного героя и включил эпизод с казнью агента гестапо. Благодаря этой сцене появляется не просто новый вариант рассказа, а принципиально новое произведение с другой войной, другим характером персонажа.
Это важное время в становлении художника. Его стилевая манера ещё только начинала складываться, оформляться, а «оттепельная» пора способствовала свободе творческого дыхания.
В основе сюжета лежит жизненный опыт и опыт военных лет В. П.Астафьева. Война и мирная жизнь послевоенных лет как противоборствующие (хаотические) и в то же время гармонизирущие начала бытия, философское мироощущение писателя нашли отражение в его рассказе.
Жизненный опыт Виктора Астафьева страшен в своей обыкновенности. Детство в сибирской деревне, сиротство и мытарства среди спецпереселенцев в Игарке, фронтовая юность, тяжелое ранение в послевоенные годы — обремененный семьей, без профессии, дежурный по вокзалу на станции Чусовая, что в Пермской области, рабочий в горячем цехе…
Входил он в литературу задиристо, даже первый свой рассказ написал после того, как, заглянув случайно на занятие литкружка, услыхал чтение одним из кружковцев своего совершенно лубочного рассказа про войну. Этот рассказ назывался “Гражданский человек”. Потом стали появляться в уральских изданиях и другие рассказы, а о повестях “Стародуб” и “Перевал” (1959), “Звездопад” (1960), “Кража” (1966) уже заговорила столичная критика. Здесь же, на Урале, были написаны первые главы повести “Последний поклон”. В этих произведениях уже оформилась уникальная творческая индивидуальность Астафьева: эта небрезгливость перед хаосом повседневной жизни народа, эта до надрыва доходящая восприимчивость и чуткость, эта неистовая ярость при встрече со злом — будь то слепая дурь массового сознания или безжалостный гнет государственной машины, эта сочность словесной фактуры — с лиризмом и гротеском, со смехом и слезами, баловством и истовой серьезностью.
Название самого первого произведения Астафьева уже обозначило его главную и постоянную тему — судьба и характер “простого человека”, жизнь народа “во глубине России”. В этом смысле молодой писатель не выходил из того русла, которое было проложено в начале “оттепели” Шолоховым и другими авторами “монументальных рассказов” и социально-психологических повестей.
Но Астафьев проблему “простого человека” освещал и решал несколько иначе. То, что принято обозначать формулой “простая жизнь”, он старается показать как бы “воочию”, сорвать с нее литературный флер. Порой он это делает нарочито, используя поэтику натурализма, вплоть до выбора ситуаций “неприличных” с точки зрения принятых эстетических представлений и литературных норм. Словом, жизненный материал молодой Астафьев зачастую черпает где-то на самом краю “дозволенного”, но именно в этих “неприличных” ситуациях он показывает, насколько же приличен “простой человек”, насколько богат его нравственный ресурс, насколько он душевно красив. Простой человек дорог ему своей душевной отзывчивостью, деликатностью, поэтической чуткостью к жизни. И этим Астафьев существенно обогатил представление о том герое, который выступал в годы “оттепели” самым авторитетным носителем идеала. Не случайно своего рода апофеозом темы “простого человека” в литературе “оттепели” стал именно астафьевский рассказ — “Ясным ли днем”.
Именно в эти годы Астафьев утверждает право каждого человека, имевшего фронтовой опыт, на память о «своей» войне.
Все о тебе я мечтаю и думаю.
Кто-то тебя приласкает?
Кто-то тебя приголубит?
Милой своей назовет.
Писатель обратился к психологическому рассказу, в котором тема Великой Отечественной войны решается в контексте индивидуальной судьбы главного героя. Ретроспективный план повествования помогает автору характеризовать главного героя как носителя черт национального русского характера: он смел, самоотвержен, храбро выполняет свой воинский долг.
Он герой, кому автор доверяет свои гуманистические раздумья о будущем Родины. Идея утверждения «вечных» ценностей жизни на материале Великой Отечественной войны – главная в рассказе.
Л. Слобожанинова пишет: «В рассказе “Ясным ли днем” Астафьев “обошел” войну, сохранив ее в памяти старого фронтовика Сергея Митрофановича, а центр тяжести перенес на характерную для 60-х годов проблему взаимоотношения поколений.
Герои Астафьева живут в полноте и мельчайших подробностях своих биографий, живут сложно, неутомимо трудясь, утверждая себя», — пишет С. Баруздин в заметке с удивительно точным названием «Необходимость Астафьева». И когда задумываешься над этим верным по сути утверждением, начинаешь ощущать его недостаточность именно в его правильности. В том-то и дело, невольно возражаешь С. Баруздину, что подробности индивидуальных биографий астафьевских героев скупы, их не так уж много и не столь уж они неповторимы, чтобы быть приметой только одной судьбы. Не случайно же писал А. Макаров два десятилетия тому назад, что В. Астафьев пишет биографию поколения, а не одного человека. Кажется, именно в этом и заключена одна из важных примет астафьевской манеры — в неиндивидуальной индивидуальности, в той типичности, которая сродни теркинской. Быть индивидуальностью, неповторимой человеческой судьбой и в то же время нести в себе то, чем живет поколение, — вот основное требование художника к своим героям».
Астафьевский герой оставляет ощущение полной открытости внутреннего мира. И в этом его сила. Герой никогда не боится повернуться к людям своей самой дорогой, интимной стороной. Он не боится чужого взгляда, слова, инстинктивно сторонится дурного или пошлого человека. Секрет этой удивительной открытости пытается объяснить художник на примере Сергея Митрофановича. По-современному острым на языки, казалось бы, ко всему равнодушным парням-новобранцам он поет свою самую заветную песню, уверенный, что чистая человеческая душа всегда найдет путь к сердцу человека, искреннее чувство пробьет броню притворства и внешней защищенности.
Так обычно и живут астафьевские герои — на миру, открыто, не таясь ни в одном своем чувстве, соотнося его, да и всю свою судьбу, с высокой нормой человеческих отношений, если угодно — с общечеловеческими ценностями. Как правило, В.Астафьев предлагает своему читателю предельно ясную, структурно четкую ситуацию, смысл которой понятен без усилий : читателю предлагается сюжет, модель которого ему знакома, ибо нечто подобное он пережил.
И, несмотря на эту «строгую структурированность» сюжета, обозначенность исходной ситуации, повествование В.Астафьева рождает живое читательское восприятие. В спор с привычной, знакомой ситуацией вступает слово, живое, самоценное, редкое. Оно чутко следует задушевным движением персонажа, вбирая в себя его душевные муки, ребячливость, наивность, сложность и противоречивость, а чаще всего — душевную открытость и чистоту. Особенно внимателен художник к тем минутам в жизни героя, в которые тот взрослеет, сердцем принимает высокие и простые истины нормальной человеческой жизни, делаясь при этом душевно тоньше, обогащая своим опытом и читателя.
2. Тональность начала произведения глубоко лирична, удивляет своей образностью, песенностью, необычностью повествования с самых первых строк – «И в городе падал лист. С лип — желтый, с тополей — зеленый. Липовый легкий лист разметало по улицам и тротуарам, а тополевый лежал кругами возле деревьев, серея шершавой изнанкой.
И в городе, несмотря на шум, суету, многолюдство, тоже сквозила печаль, хотя было ясно по-осеннему и пригревало.
Сергей Митрофанович шел по тротуару и слышал, как громко стучала его деревяшка в шумном, но в то же время будто и притихшем городе. Шел он медленно, старался деревяшку ставить на листья, но она все равно стучала…».
В характере главного героя можно обнаружить множество черт, присущих истинно русскому человеку – и глубокая, затаённая печаль, которая раскрывается благодаря той самой песне – «Ясным ли днём…», боль не столько за свою жизнь, надломленную и исковерканную войной, не столько за своих родных и близких людей, сколько за народ в целом, за судьбы молодых ещё ребят, не видевших войны. Не зря он не только не осуждает молодых за то, что они не благодарят как следуют и не почитают, не превозносят старшее поколение, напротив, Сергей Митрофанович говорит о том, что корить молодое поколение не стоит, ведь тем самым старшее превозносится, даёт не тот пример, который нужен. И в этих размышлениях старика – авторская позиция, жизненная мудрость Астафьева:
«Оттого, что у Сергея Митрофановича не было детей, он всех ребят чувствовал своими, и постоянная тревога за них не покидала его. Скорей всего получалось так потому, что на фронте он уверил себя, будто война это последняя и его увечья и муки тоже последние. Не может быть, думалось ему, чтобы после такого побоища и самоистребления люди не поумнели.
Он верил, и вера эта прибавляла ему и всем окопникам сил — тем, кого они нарожают, неведомо будет чувство страха, злобы и ненависти. Жизнь свою употреблять они будут только на добрые, разумные дела. Ведь она такая короткая, человеческая жизнь.
Не смогли сделать, как мечталось. Он не смог, отец того голосистого парнишки не смог. Все не смогли. Война таится, как жар в загнете, и землю то в одном, то в другом месте огнем прошибает.
Оттого и неспокойно на душе. Оттого и вина перед ребятами. Иные брехней и руганью обороняются от этой виноватости. По радио однажды выступал какой-то заслуженный старичок. Чего он нес! И не ценит-то молодежь ничего, и старших-то не уважает, и забыла-то она, неблагодарная, чем ее обеспечили, чего ей понастроили…
«Но что ж ты, старый хрен, хотел, чтоб и они тоже голышом ходили? Чтоб недоедали, недосыпали, кормили бы по баракам вшей и клопов? Почему делаешь вид, будто все хорошее дал детям ты, а худое к ним с неба свалилось? И честишь молодняк таким манером, ровно не твои они дети, а какие-то подкидыши. »
До того разволновался Сергей Митрофанович, слушая лукавого и глупого старика, что плюнул в репродуктор и выключил его.
Но память и совесть не выключишь.
Вот если б все люди — от поселка, где делают фанеру, и до тех мест, где сотворяют атомные бомбы, всех детей на земле считали родными, да говорили бы с ними честно и прямо, не куражась, тогда и молодые не выламывались бы, глядишь, чтили бы как надо старших за правду и честность, а не за одни только раны, страдания и прокорм.
«Корить — это проще простого. Они вскормлены нами и за это лишены права возражать. Кори их. Потом они начнут своих детей корить, возьмутся, как мы, маскировать свою ущербину, свои недоделки и неполадки. Так и пойдет сказка про мочало, без конца и без начала. Давить своей грузной жизнью мальца — ума большого не надо. Дорасти до того, чтобы дети уважали не только за хлеб, который мы им даем, — это потруднее. И волчица своим щенятам корм добывает, иной раз жизнью жертвует. Щенята ей морду лижут за это. Чтоб и нас облизывали? Так зачем тогда молодым о гордости и достоинстве толковать?! Сами же гордости хотим и сами же притужальник устраиваем. ».
Астафьев не прячет образ автора-повествователя «за текст»: он делает его величиной, воплощаемой в тексте, равноправной с героями.
Сергей Митрофанович – человек с огромным и любящим сердцем, он по-другому жить не может; он самоотвержен и храбр. Он не принимает жестокость ни в каком её качестве, к кому бы она ни была обращена.
Все эти эпизоды показаны автором ретроспективно; главный герой словно ненароком восстанавливает в памяти эти события, как-то непринуждённо и ненавязчиво, но именно они позволяют читателю глубже проникнуться состоянием души Сергея Митрофановича; именно они позволяют молодым ребятам, которые едут вместе с ним в поезде, увидеть, что перед ними не просто солдат – инвалид войны, даже не рядовой человек – он выше этого; он прост, понятен, но в то же время глубок и драматичен в своём понимании и ощущении жизни:
Не было уже перед ребятами инвалида с осиновою деревяшкой, в суконном старомодном пиджаке, в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы. Залысины, седые виски, морщины, так не идущие к его моложавому лицу, и руки в царапинах и темных проколах — уже не замечались. «Молодой, бравый командир орудия, с орденами и медалями на груди виделся ребятам…».
Фабула рассказа, как событийная схема сюжета, вмещает в себя один день из жизни Сергея Митрофановича: поездка на медкомиссию, встреча по дороге домой с новобранцами и, наконец, вечер в кругу близких людей.
Воспоминания о прошлом, размышления о будущем, мысли о скоротечности человеческой жизни, о месте человека в хаосе мира и войны – в сюжете (в отличие от фабулы) расширяет временные рамки произведения до бесконечности.
Лейдерман пишет так: «В образе Сергея Митрофановича впервые вполне отчетливо предстал очень важный для всей системы нравственных координат астафьевского художественного мира персонаж — “песенная натура”, так его можно назвать. Астафьевский “песенный человек” не только душу свою изливает в песне, песенность характеризует его особые, поэтические отношения с жизнью вообще. Вроде бы случайно вспоминается Сергею Митрофановчу эпизод, когда они, молодые ребята-фронтовики, были откомандированы для участия в смотре самодеятельности на пару дней в тыл, и там они стали свидетелями казни на площади, на глазах у всего, народа предателя, тайного агента гестапо. Сам предатель — какая-то стертая фигура, но в глаза Сергею Митрофановичу бросается не он, а палач — “молодой парень (…) в не сопревшей от пота гимнастерке с белым подворотничком”. Увидавши эту сцену, Сергей Митрофанович петь на смотре не смог и вернулся в часть. Этот побочный эпизод как раз и объясняет суть “песенного” отношения к жизни — натура Сергея Митрофановича не может принять никакой жестокости, независимо от того, по отношению к кому она проявляется.
Образ Сергея Митрофановича несет в себе очень важную для Астафьева идею — идею лада. И это было принципиальным, собственно астафьевским ракурсом концепции “простого человека”. Шолоховский Андрей Соколов был прежде всего отец и солдат, солженицынская Матрена — великомученницей, Мария из “Матери человеческой” В. Закруткина — Матерью Божией. Астафьевский Сергей Митрофанович — “песенная натура”, поэтический характер. Такие люди своей “участностью” смягчают души окружающих людей, налаживают согласие между людьми».
5. Сама композиция рассказа непростая.
Завязка действия – поездка Сергея Митрофановича на медкомиссию, кульминация – песня в поезде, развязка – лирическая пейзажная зарисовка ночной природы.
Начинается рассказ довольно жесткой натуралистической сценой. Сергей Митрофанович, потерявший на войне ногу, вынужден ежегодно проходить медкомиссию для переосвидетельствования инвалидности. И на этот раз врач обстоятельно щупает его культю. А Сергей Митрофанович спрашивает: “Не отросла еще?” Врач удивляется. “Нога, говорю, не отросла еще?” Сколько горечи и сарказма в этом вопросе у человека, унижаемого государственно-бюрократической дурью. Естественно, что настроение у возвращающегося домой Сергея Митрофановича не самое веселое. В поезде он оказывается в одном вагоне с молодой компанией — “некруты едут”. Парни-новобранцы шумят, “выкаблучиваются” перед провожающими их девушками. Сергей Митрофанович понимает, что “выкаблучиваются” они оттого, что им муторно на душе, страшновато перед неизвестностью. И когда парни начинают в очередной раз орать какие-то разухабистые куплеты, он потихонечку запевает красивую русскую песню “Ясным ли днем”. Ребята слушают эту песню, они успокаиваются, глаза светлеют, и хорошее, доброе, ласковое выступает наружу. Старый фронтовик утихомирил их через песню. Это кульминационный пик рассказа.
И завершается рассказ тоже песней. Возвращается Сергей Митрофанович домой, где его уже заждались жена и теща, детей в доме нет — Сергей Митрофанович был ранен противопехотной миной. И едва ли не единственной радостью для них остается опять-таки песня, которую они дружно, в лад поют за своим скромным застольем. Последняя фраза рассказа — фраза спокойная, элегическая: “На поселок спустилась ночь”.
Можно сказать, что композиция по своей сути кольцевая. От чего уходит герой, к тому он и возвращается в итоге. Начало и окончание рассказа – песенные, лирические, элегические. Основные события и основной конфликт словно окружены этой лиричностью. Это внешняя сторона произведения.
Разновидность сюжета – концентрическая. Все события рассказа неизменно разворачиваются вокруг одного, главного конфликта произведения.
И в городе, несмотря на шум, суету, многолюдство, тоже сквозила печаль, хотя было ясно по-осеннему и пригревало.
Шорохом и звоном наполнится утром лес, а пока над поселком плыло темное небо с яркими, игластыми звездами. Такие звезды бывают лишь осенями, вызревшие, еще не остывшие от лета. Покой был на земле. Спал поселок. Спали люди. И где-то в чужой стороне вечным сном спал орудийный расчет, много орудийных расчетов. Из тлеющих солдатских тел выпадывали осколки и, звякая по костям, скатывались они в темное нутро земли.
Отяжеленная металлом и кровью многих войн, земля безропотно принимала осколки, глушила отзвуки битв собою».
Лирическая грусть, в некоторой степени умиротворение души, светлая печаль сквозит в этих описаниях. Природа отражает и состояние души героя – она измучена войной, «тлеющим солдатским телом», но это жизнь, и высший смысл, который сумел уловить в ней герой – принять всё, безропотно, без укора, без злобы и озлобленности на весь свет. Принять и нести эту истину в мир; донести её до всех, кто слышит сейчас и кто услышит позже. В этом, на мой взгляд, и есть жизненная и высокая мудрость Астафьева, его сокровенная, важнейшая мысль, главная идея человеческого существования, постичь которую удаётся не каждому… Истина – в простоте и приятии жизни «как она есть».
Художественная система В.Астафьева складывается со своим кругом героев, живущих в огромном народном “рое”, с острой сердечной чуткостью к радостям и гореванью людскому, с какой-то эмоциональной распахнутостью тона повествователя, готового к веселью и не стыдящегося слез. Эту художественную систему можно условно назвать “сентиментальным натурализмом”. Астафьев всю жизнь пишет по-русски жестокие и по-русски же слезливые истории. Сентиментальное и натуралистическое начала у него всегда будут вступать в гибкие отношения между собой.
Композиция построена на антитезе, противопоставлении гармонии мира хаосу войны.
«Стучали разбежавшиеся колеса, припадая на одну ногу. «.
«Постукивали колеса, и все припадал вагон на одну ногу. «.
Война окрашивает разные проявления мирного времени. Здесь и деталь военного быта; и песня как явление массовой культуры, соотнесенная сознанием Сергея Митрофановича с «изверченностью» оборонительных рубежей; и уже идущее от автора олицетворение поезда: вагон наделен хромотой изувеченного на войне солдата. Ритмизирующий прозу повтор создает ощущение не покидающей душу горечи.
И, наконец, по контрасту с военным топосом и примыкающими к нему городскими и дорожными пространствами дана «маленькая станция с тихим названием «Пихтовка». Именно она предстает в рассказе местом подлинного бытия, где человек живет в согласном единстве с землей, его породившей, и другими людьми.
7. Пихтовка предстает в рассказе местом подлинного бытия, где человек живет в согласном единстве с землей, его породившей, и другими людьми. Мир Пихтовки раскрывается в особом ракурсе: «Всякий раз, когда приходилось идти от Пихтовки в поселок одному, Сергей Митрофанович заново переживал свое возвращение с войны».
Каждый год он переживает это неимоверно высокое чувство. Но звучит здесь и словно укоряющий, даже осуждающий голос автора – природа только тогда сможет помочь человеку – и в физическом, и в духовном смысле – восстановить силы, когда она находится в первозданной своей красоте, чистоте. Там, где человек не бережёт и не хранит природные истоки, нет и не будет согласия и единства природы и человека. Но Астафьев даёт надежду; в рассказе слышится грусть, боль, но, как человек мудрый и глубокий, автор не оставляет ситуацию как есть. Понимая невозможность полнейшей гармонии и идиллии человека и природы, он верит в малую толику её присутствия в этом мире.
Рассказ ведется от лица автора-повествователя, который словно со стороны наблюдает за всеми событиями и персонажами. Воспоминания и чувства главного героя читатель узнаёт от автора. Но, несмотря на это, в некоторых эпизодах можно разглядеть несобственно-прямую речь героя: в эпизоде «знакомства» Сергея Митрофановича с «некрутами» мы видим молодых людей глазами самого главного героя, он же отмечает их отличительные черты и дает их характеристики: «высокий, будто из кедра тесаный», Володя «верховодил среди парней»; Еська, который всегда со всеми дружит, но «неосновательно, балуясь», «как вылупленный из яйца желток»; «головастый» Славик и «блатняшка». На то, что этих героев мы видим глазами Сергея Митрофановича, указывают слова, несвойственные речи автора-повествователя. Те же просторечные слова и выражения, несвойственные автору-повествователю, мы наблюдаем в эпизоде возвращения Сергея Митрофановича с войны: «муравьишка», «провалявшийся», «отшибленные», «рехнувшийся». Все это говорит о близости героя и автора-повествователя.
Позиция же автора в тексте прослеживается в авторских ремарках. Так, например, он сочувствует своему герою, который так и остался в глазах ребят «одинокий, на деревяшке, с обнаженной, побитой сединою головой, в длиннополом пиджаке, оттянутом с одного боку». Также видна солидарность автора со своим героем, которому он частично уступает свое место в описании речки Каравайки: ««Когда-то водился в ней хариус, но лесозаготовители так захламили ее, а на стеклозаводе, что приник к Каравайке, столько дерьма спускают в нее, что мертвой она сделалась. Мостики на речке просели, дерном покрылись. Густо пошла трава по мостам, в гнилье которых ужи плодятся,- только им тут и способно».
9. Главенствующие темы в рассказе – идея утверждения «вечных» ценностей жизни на материале Великой Отечественной войны; проблематика войны и послевоенного времени, которая решается в контексте индивидуальной судьбы главного героя; судьба и характер “простого человека”, жизнь народа “во глубине России”; проблема взаимоотношения поколений; гуманистические и философичные раздумья автора о будущем; тема любви, причём любви в лучших её проявлениях – любовь, которая нет превозносится, любовь жертвенная, не «за что» и не вопреки чему, а во имя чего; тема природы, которая неизбежно отражает движения души главного героя.
10. Идейно – художественный смысл рассказа «Ясным ли днем» глубок и гуманистичен, философичен. Ярко выражена идея «лада» с миром, который окружает, гармонии с ним, каким бы хаотичным и жестоким по своей природе он ни казался.
1. Астафьев В.П. Ясным ли днем.